И.У. - Родился в июне 1924 года в семье рабочего - ремесленника в белорусском городе Мозыре, который до войны являлся областным центром Полесской области. Семья наша была большой, пятеро детей. Окончил школу- семилетку и поехал учиться в Витебск, в механико-энергетический техникум, приобретал специальность электрика. Но, через несколько месяцев после начала занятий, ввели плату за учебу в ВУЗах и техникумах. Наша семья жила очень скромно, и я понимал, что у нас нет денег, чтобы оплатить мою учебу.
И так родители помогали, чем могли, моему старшему брату Иосифу, учившемуся в Киеве, на рабочем факультете. На последние оставшиеся у меня деньги купил матери пуховой платок и вернулся домой в Мозырь.
Работал слесарем и шлифовщиком на фабрике, окончил девять классов в вечерней школе. Что скоро грянет война, я знал, в 1939 году в Мозыре стали селиться беженцы из Польши, и из их рассказов мы могли предельно ясно представить, что наш ждет в будущем. 22/6/1941 у меня был выходной, сидел дома, слушал радио.
А потом … речь Молотова, и «пошла, плясать губерния».
Уже двадцать пятого июня бомбили мозырьский железнодорожный мост, над городом, «стаями» пикировали немецкие бомбардировщики, и два самолета нашим зенитчикам удалось сбить . Помню, как в кузове полуторки, мимо нас провезли под охраной плененных немецких летчиков. Так, я, впервые увидел своими глазами, с кем мне предстоит воевать. Уже седьмого июля люди стали покидать Мозырь. Наша семья погрузилась на баржу и вместе с другими беженцами, по Припяти, мы добрались до Киева. Но в Киеве нас не оставили. Белорусских беженцев погрузили в угольные вагоны и отправили вглубь страны. Привезли нас в Чечню, на станцию Ассиновская. Там мы работали в колхозе, но скоро, часть беженцев направили в Балкарию, на станцию Прохладная. Я брался за любую работу, чтобы помочь родителям добыть хлеба и прокормить нас. Один старший брат, Иосиф, уже был на фронте, другого, Давида, инвалида по зрению, в армию не прзвали, но он работал на танко-ремонтном заводе в Баку. Со мной оставались только младшие брат и сестра. Летом сорок второго года, вместо призыва, меня послали на окопные работы. Каждый день шли десять километров до места работы, и рыли противотанковые рвы. А потом немцы стали стремительно продвигаться по кавказской земле, и нам снова пришлось уходить на восток. Добрались до Баку. В порту шла посадка беженцев на транспорты. Я только успел посадить родителей на пароход, как ко мне подошел патруль, и попросил предъявить документы. Посмотрели на дату рождения, сказали - «твой возраст уже призывной», и там же, в порту, в комендатуре, я получил повестку в военкомат. Это было 8/9/1942 года. Из всех вещей у меня была только котомка, в которой, лежали половина буханки хлеба и луковица . По дороге нашел перочинный ножик, сильно обрадовался. Из военкомата колонна призывников была отправлена на железнодорожный вокзал. Нас погрузили в теплушки и привезли на тупиковую станцию Авчала, что находится в 12 километрах от Тбилиси. Здесь была дислоцирована учебная запасная дивизия Закавказского Фронта. В одном месте собрали 20.000 человек, недавно призванных в армию.
В этой дивизии в бешеном темпе «штамповали» маршевые роты, и каждый день несколько таких рот уходило на фронт. Рядом, за колючей проволокой, формировались штрафные роты. На всю подготовку давался ровно месяц. Я попал в пулеметчики. Весь взвод состоял из нацменов из Средней Азии, как тогда говорили - из «елдашей». Все нацмены в возрасте 35 - 40 лет. По - русски , из них никто и пяти слов не мог связать. На взвод два «европейца» - Соколов и я. Вся наша подготовка была липовой. Насквозь фальшивой. Пулеметчики маршировали строем, вместо того чтобы учиться стрелять, окапываться, маскироваться, учиться убивать врага.
Нам показали пулемет «максим», да объяснили, как набивать ленту патронами, но из пулемета никто из нас не стрелял! Еще запомнилась «инспекторская проверка» командира этой треклятой запасной дивизии. Приехал комдив, в полушубке, на красивой лошади черной масти, поглядел на наш строй и отдал команду - «Ложись! По - пластунски, вперед!». Плюхнулись мы в грязь и ползали , пока комдиву это зрелище не надоело. Голод страшный. Кормили похлебкой - несоленой горячей водой, в которой плавали, гоняясь друг за другом, редкие крупинки овса. На склоне горы стояли 11 огромных котлов , вот в них и варили эту, с позволения сказать, «еду»… Весь приварок состоял из четырехсот грамм «клейкого» хлеба, непонятной выпечки и странного вкуса. Через месяц нам объявили об отправке на фронт в составе маршевого батальона. Присягу мы не принимали. Всех переодели в новое обмундирование. Нас вывели на плац. Долго стояли и чего-то ждали. Вдруг, приказ- «Двадцать четвертый и двадцать пятый год рождения, выйти из строя! Сдать новое обмундирование и вернуться в расположение учебного полка , до особого распоряжения!». Мы снова надели свою старую рваную рухлядь, вместо новых гимнастерок. Мои «елдаши» ушли на фронт без меня.
Вскоре вызывают меня в штаб батальона и приказывают - «Будешь сопровождать маршевую роту до станции, а назад, привезешь дрова». Дали повозку, колымагу в которую была запряжена старая кляча, навалили на повозку сухарей. Вернулся со станции ночью. Пришел к котлам. возле которых суетились повара. Один из них спросил - «Жрать хочешь?». Я утвердительно кивнул. И дают мне почти целое ведро этой овсяной похлебки, ведь все едоки уже в эшелоне, по дороге на фронт. Я, с голодухи, на нее набросился, и … просто объелся, назад идти уже не мог, пришлось ползти до своей роты. А на следующий день меня с дизентерией отвезли в госпиталь в Тбилиси. Выписали из госпиталя шестого ноября, дали одежду - рваные обноски, на ноги - дырявые опорки, и я пошел на вокзал. Но последний поезд на Авчалу уже ушел, и надо было ждать утра. Таких как я , опоздавших на поезд, набралось несколько человек. А ночью пришел комендантский патруль и стал проверять наши документы. Заявляют - « Вы, все дезертиры!». Какие же мы дезертиры, разве мы виноваты, что нас из госпиталя только поздним вечером выпустили. Привели к коменданту, расположившемуся в одном из вагонов на запасных путях - « Кто такие? В чем дело?». И отводят нас в распределительный пункт. Пришел какой-то офицер и спрашивает - «Кто здоров и хочет на фронт? Формируется команда №200 в действующую армию . Желающие, подходи записываться!». Я записался, нас разместили отдельно и накормили невиданной в военное время роскошью - гречневой кашей. Нашу команду привезли в Ереван.
Всех построили в шеренги. Начали «сватать» и «покупать» - «Пулеметчики два шага вперед!». Я вышел, но вместо фронта, нас направили в деревню Магуб, где располагалась очередная пересылка. Стояли деревянные доики,&nsp; обложенные камнями. Потом нас перевели в какой-то монастырь. Не было даже малейшего намека на какую-то боевую подготовку. Вызывают меня к командиру. Захожу в дом, докладываю о прибытии. За столом сидят три человека, «отборочная комиссия». Интересуются - «Тут записано, что у тебя девять классов образования. Это точно?» - «Да» - «Мы направляем тебя на трехмесячные курсы командиров орудий для противотанковой артиллерии. На фронт поедешь уже после курсов». Попадаю в полковую школу. Школа была не окружной, а находилась в составе армянской национальной дивизии, стоявшей на прикрытии советско-турецкой границы.
Вокруг одни армяне, кроме меня, только два взводных: Крутиков и Эпштейн, были уроженцами европейской части СССР. Обучали меня на 45-мм-пушку. Все орудия на конной тяге, попробуй по горам с ними потаскаться. Дали старшего сержанта… и распределили меня служить в эту национальную дивизию. Оттуда дороги на фронт уже не было. В Закавказье в ожидании войны с Турцией «сидели» сотни тысяч солдат, да еще в нашей группе войск в Иране было почти две армии. Начиная с весны 1943 года, отсюда, из войск размещенных в Армении, на фронт уже никого не посылали.
Постоянно проводились маневры на турецкой и иранской границе, «учебные» стрельбы, мы имитировали ведение артиллерийского огня по противнику. Помню только одну настоящую боевую стрельбу на учениях в районе Аштарата. Переходили с орудиями через бурную горную речку, и лошади встали посередине реки. Никакой силой мы не могли их сдвинуть с места. Еле вытолкали свои орудия на берег, и в обледенелых шинелях, стуча от холода зубами, встали на огневые позиции. Пришло новое пополнение. Среди них был один баптист-сектант, который отказался взять в руки оружие. Его за это вскоре расстреляли на наших глазах, по приговору трибунала дивизии. Вся служба в Армении была для меня одной сплошной «адской мукой».
Голод, да такой, что и не рассказать. В обед нам давали «рассольник» - вода, а в ней плавают соленые помидоры… Вот вы мне говорите, что вам командир роты, лейтенант Шварцберг из 409-й национальной дивизии рассказывал, что в первый год войны, в частях стоявших на Кавказе кормили сносно, то мне в это поверить трудно. У нас люди ели коренья, искали съедобные травы, чтобы как-то укрепить истощенный постоянным недоеданием организм . Ходили на полковую конюшню и воровали корм, жмых у лошадей. Третья тыловая норма, сами понимаете.
Почти все солдаты, служившие рядом со мной, были из местных армян, набранные в армию в основном из окрестных сел и городков, так им было чуть полегче, то, к кому-то родня проведать приезжала, кто-то с командирами договаривался и ехал в отпуск, в свое село, привозя потом продукты для себя, и конечно, для «договорного» офицера. А мы, «славяне», ели баланду и потихонечку доходили на голодной тыловой норме питания. С кавказцами у меня сложились неплохие отношение, я быстро стал говорить по- армянски и даже пел песни на армянском языке. Но иногда получалось, что «дружба дружбой, а табачок врозь». Заболел в Армении малярией, и она меня потихоньку доконала. Я похудел, стал похожим на скелет, каждый день, ближе к полудню, у меня начинались приступы малярии, трясло как эпилептика, но выданное врачами лекарство - хинин, мне нисколько не помогало. Начал писать рапорты с просьбой отправить на фронт, так мне политрук принялся «промывать мозги», мол, долг перед Родиной, мы обороняем важный участок границы, нас товарищ Сталин поставил здесь защищать стратегические рубежи, и прочая чепуха в том же духе. Помню, как у нас в полку отправляли на фронт, в штрафную роту , проворовавшегося начальника обозно-вещевой службы. Он, опозоренный интендант, стоял перед строем полка с опущенной головой. На его плечи накинули кальсоны (его обвиняли в воровстве и продаже «на сторону» теплого нижнего солдатского белья), в вытянутых вперед руках он держал по мешочку с порохом (наверное, еще обнаружили недостачу боеприпасов). И когда зачитывали приговор трибунала, присудивший вору срок в штрафной роте, я невольно ему завидовал, все же на фронт поедет!
Я стремился на фронт, очень хотел вырваться из этих голодных мест, я устал от малярии, от горного климата. Патриотические мотивы моего порыва и желания воевать, постепенно отошли на второй план.
Потом меня забрал к себе капитан, командир минометной роты, ему нужен был человек, умеющий грамотно писать на русском языке, чтобы составлять отчеты и вести прочую «писарскую деятельность». И тут я просто сам себя возненавидел. Часть продолжала оставаться в Армении, и уже, среди солдат даже не ходили привычные слухи, что, мол, нас скоро кинут на передовую…
Такая смертная тоска мной завладела. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. У меня начались резкие боли в животе. Через несколько часов боли усилились, и я пришел в полковой медпункт. Врач посмотрел, и заключил - «У тебя аппендицит. Жди здесь, может скоро машина в Ереван пойдет».
Но машин не было, повезли меня до какого-то села на бричке, а дальше был попутный автотранспорт. Пока я до госпиталя «на перекладных» добирался, у меня развился перитонит. В госпитале сразу положили на стол, покромсали скальпелями живот, вроде все обошлось. Прихожу на выписку. Писарь меня спрашивает - «С какой части?». Отвечаю - «Моя часть неделю назад на фронт уехала. Вы меня на пересыльный пункт направьте». И он на моей карточке пишет зеленой тушью - «на пересылку».
Знаете, что такое «еврейское счастье»? Пока я ждал документов, у меня разошелся послеоперационный шов. Снова положили на операционный стол, все зашили заново. Прошла еще неделя. Возвращаюсь за выписными документами к тому же писарю - регистратору, а на моей папке уже стоит номер «старой» воинской части, и мне вручают направление в мою «родную часть». Кто-то все-таки выяснил, к какому подразделению я принадлежу.
Пошел прямо к главному доктору, начмеду госпиталя. Пока ждал возле его кабинета, мне секретарша начмеда заявила - «Ты, еврей, такой-сякой, от фронта на Кавказе прячешься!». Я не стал ее материть, просто зашел к начмеду. Он оказался моим соплеменником. Стал его умолять - «Помогите. Я на фронт хочу, в свою часть больше не вернусь. Как я людям в глаза буду смотреть после войны? Если не поможете, я сейчас выйду на улицу и брошусь под трамвай. Отправьте меня на передовую». Он мне помог. Прихожу в батальон выздоравливающих, оттуда на пересылку, там формировались команды для отправки на фронт. Появляются «покупатели», представители разных подразделений и предлагают на выбор - «Кто хочет в артиллерию?», «Кто желает в военное училище?», или - « Набираю водителей», или - «Авиамеханики среди вас есть?». Но самое смешное, что отбор шел только в части войск Закавказского округа, которые воевать с немцами уже не намеревались. Мне захотелось повеситься…
Среди «покупателей» был танкист, старший лейтенант. Он предложил - «Поехали к нам в Баку, в танковую школу. Кормят по второй норме, а от нас ты точно на фронт попадешь». Я дал согласие. Прибыли в Баку. В танковой школе 4 учебных роты, всего примерно 400 человек курсантов. Школа считалась - «запасным учебным танковым полком»- ТЗУП, разбитым на два батальона. На боевую подготовку танкистов отводилось четыре месяца. Обучали на «лэнд-лизовских» танках, М-3Л и на «Шерманах» М4А2. Я попал в учебную роту для стрелков - радистов, но в процессе учебы, производилась ротация в курсантских ротах, и каждый из нас мог сесть за рычаги, и относитело спокойно повести танк, или мог вести огонь из танкового орудия.
Г.К. - Ваша личная оценка танка «Шерман»?
И.У.- Прекрасная боевая машина, хотя и не без недостатков. «Шерман» условно считался «тяжелым танком», но весил всего где-то 35 тонн. Экипаж - 5 человек : командир, стрелок - радист, он же заряжающий, командир орудия, механик - водитель и помощник механика - водителя. Танк заправлялся соляркой. Два мотора по 250 лошадиных сил. Броня хоть и не толстая, но «мягкая», только болванка или «фаустпатрон» прошивали ее насквозь.
На танке стояла 76-мм пушка, позже у нас появились танки с 85 -мм пушками, с дульным тормозом. На башне стоял зенитный пулемет калибра 12, 5, с металлическими лентами. Был еще пулемет, спаренный с пушкой, и шарнирный пулемет в башне. Личное оружие экипажа - выдали два ППШ на всех, и был еще вроде пистолет у командира танка. Башня изнутри выложена «губкой». Боекомплект - 90 снарядов, две боеукладки по 30 снарядов - в башне, и одна боеукладка - «на полу». Кстати боекомплект в горящих «шерманах» не детонировал, такое могло произойти только в результате прямого попадания «фаустпатрона» в боеукладку. Внутри танка даже был огнетушитель, а в башне - люк, для выброса стреляных снарядных гильз. На танках крепился специальный каркас, для двух дополнительных бочек с соляркой, и там же располагались запасные траки.
Г.К. - Что произошло с Вами после окончания курса обучения?
И.У.- Наш курс, 100 человек, выстроили, и нам объявили о присвоении званий.Только двоим, и мне, в том числе, дали звание старшего сержанта,остальных выпустили из школы сержантами. Меня вызвал к себе командир роты и сказал - «Ты лучше всех учился, и мы решили оставить тебя в школе инструктором».
На мои возражения никакой реакции не последовало. Ротный еще добавил, чтобы я готовился принять должность старшины. У нас старшина роты, азербайджанец средних лет, пропился и «прокутил» часть ротного имущества. И здесь я начал самым натуральным образом сходить с ума. Все мои надежды были сокрушены, все усилия оказались напрасными. Мне опротивел этот тыл, мне надоел кавказский климат. Я пошел к комбату. Попросил - «Отпустите на фронт» - «Нет!» - «Разрешите обратиться к командиру полка?» - « Не возражаю. Твое право». Пошел в канцелярию ТЗУП. По дороге заскочил в санчасть. Там сидит врач - майор. Начал его умолять, мол, напишите справку, что мне здешний климат противопоказан, не могу я здесь, малярия меня уже до ручки довела . А ему что, он и написал мне такую справку. Пришел к командиру полка, а его нет на месте. Зашел в кабинет заместителя командира. Показал справку. Заместитель написал на клочке бумаги - «Старшего сержанта Урицкого в маршевую роту». Ротный, увидев эту резолюцию, сказал мне, надеюсь, что в шутку, что я хитрый еврей, но он уважает мое решение уйти на фронт. Но это еще было только полдела. Маршевые роты из нашего полка по 4-5 месяцев ждали, когда морем из Ирана придут «шерманы». Экипажи комплектовались непосредственно в маршевой роте, и уже на «своих» танках прибывали на фронт и воевали. Прихожу в маршевую роту, а там еще предыдущий выпуск полностью танков не получил! Пятый месяц ждут морского транспорта с танками… Но мне пришлось ждать всего 3 дня. На обкатке новых танков в маршевой роте произошло два ЧП. В одном экипаже покалечился радист, в другом - погиб механик - водитель. Из резерва «выдернули» двух человек пополнить экипажи.
Я договорился с одним из них, что пойду вместо него. И вскоре наша маршевая рота погрузила свои 35 танков на платформы, и мы отправились на фронт. Американской формы или автоматов «Томпсон» в новых танках не было, кто-то уже успел выпотрошить «подарочную начинку». Только в двух танках мы нашли заморские танковые комбинезоны с «меховыми» воротниками. Да еще под рацией я обнаружил бутерброд, завернутый в целлофан.
Личного оружия для экипажа в танках мы также не обнаружили, хотя «старики» в учебном полку говорили, что иногда к ним приходили танки с американскими «кольтами» внутри. Так, только почти через два года после моего призыва в Р.К.К.А., я оказался в действующей армии.
Г.К. - Ваш первый экипаж?
И.У. - Москвич Витя Егоров, саратовец Толкачев. Механиком был некто Заржицкий, киевлянин, не поймешь - то ли, хохол, то ли, «скрытый еврей». Любитель «трофеев». Наглый был товарищ, мы с ним не ладили и даже пару раз подрались. Вскоре его убрали из нашего экипажа. А моим первым командиром танка был старший лейтенант, татарин, мужчина средних лет, до войны работавший в казанской милиции. Жулик был первостатейный, на всех пристанционных базарах «объегоривал» продавцов, и тем самым организовал для себя и для экипажа дополнительный паек. Он называл меня «Исашка», потом «мое имя» сократил до Сашки, да так меня в полку потом все называли - Саша.
Но когда мы только прибыли на фронт, этот «милиционер» случайной очередью из ППШ убил старшину. Его забрали в СМЕРШ и нам дали нового взводного командира, бывшего офицера флота, тоже старшего лейтенанта, списанного за какую-то провинность с корабля Каспийской флотилии.
Этот моряк не признавал армейской формы и до самого момента, когда он получил тяжелое ранение, воевал во флотском бушлате и свитере под гимнастеркой, на марше никогда в танк не влезал, а сидел на крыле танка.
Не могу сейчас точно вспомнить фамилию этого замечательного, отчаянной смелости, человека. Мы привыкли к нему обращаться по званию - «Товарищ старший лейтенант», а между собой звали его - «моряк».
Г.К. - Куда прибыла маршевая рота?
И.У.- Разгрузились под Ковелем. Дальше проделали марш и прибыли в расположение 1-го механизированного корпуса под командованием генерала Семена Моисеевича Кривошеина, входивший в 2-ую гвардейскую Танковую Армию генерала Богданова. Нас влили в состав 3-го танкового полка 37-ой механизированной бригады, которой командовал полковник Хотимский.
Г.К. - Что это был за полк? Кто командовал 3-им отдельным ТП?
И.У.- Отдельный полк, воевавший на «шерманах». В полку 35 танков.
Три роты по десять танков, танки комполка, начштаба полка, и три танка управления бригады. Командовал полком Иосиф Ефимович Лившиц. В начале 1945 года Лившица перевели командовать 19-ой механизированной бригадой . Вскоре, во время рекогносцировки в районе города Бан, подполковник Лившиц был убит осколками немецкого снаряда. После ухода Лившица на повышение, полк принял его заместитель, капитан Александр Петрович Садовой.
Нас выстроили возле танков, к нам вышел Садовой и сказал - «Запомните ! Сегодня умер капитан Садовой, и родился майор Садовой , ваш новый командир полка ! Все уяснили?!».
Майор Савой, будущий ГСС, был неплохим командиром, но много пил.
На это, тогда, мало кто обращал внимание, поскольку, Садовой лично ходил в танковые атаки, а таким, храбрым командирам, танкисты многое прощали. Начальником штаба полка был майор Борисов, очень культурный и интеллигентный человек. Был замполит, который запомнился только своей ППЖ , пышногрудой симпатичной девахой Машкой, увешанной медалями «За Отвагу» . Глядя на ее высокую грудь, танкисты ей «шутя » говорили - « Твои медали прямо на звезды смотрят. Попроси комиссара, пусть он тебе еще на грудь Красную Звезду прилепит»… Я попал в роту лейтенанта Рыжкова, отличного мужика и офицера. В полку было примерно 180-190 танкистов и человек 150 во вспомогательных подразделениях . Своей танкодесантной роты у нас не было .
Г.К.- Чем запомнились первые дни на фронте?
И.У.- Серьезных боев мы не вели. Были мелкие стычки с немцами, но фронт стоял на месте. Нам серьезные неприятности доставляли бандеровцы. Один раз они зарезали нашего часового, а его труп бросили в колодец. В конце октября 1944 года бригада находилась в районе польского города Сточег, и вскоре поступил приказ вырыть капониры, построить землянки и ждать приказа о наступлении. И стояли мы в этом месте до 14/1/1945. Выкопали капониры под танки, утеплили землянки «буржуйками», из гильз сделали трубы - дымоходы. Нам выдали зимнее обмундирование, полушубки, но в полушубке трудно пролезть в узкий люк танка, так мы отрывали у них рукава.За три месяца нашего «великого польского стояния» нас несколько раз поднимали по тревоге , мы делали марш-броски на 50-60 километров и возвращались на место нашей дислокации. Никто не знал, или это учебный тренировочный «выход», или получен приказ на атаку.
Г.К. - Прибывшие из глубокого тыла необстрелянные экипажи получали какой-то фронтовой реальный «практический» инструктаж?
И.У.- Даже намека на это не было. Никто ничего не объяснял и не рассказывал. Вся «боевая подготовка пополнения » сводилась к политинформациям. Но мы примерно знали, что нас ждет. Сами тренировались «в покидании экипажем горящего танка», выкинули кресло помощника механика-водителя, закрывавшего «дорогу» к аварийному люку в днище. Клиренс у «шермана» был высокий - 48 сантиметров. Что-то, со временем, мы начали потихонечку понимать.
Г.К.- Как для Вашего экипажа начиналось наступление с Висленского плацдарма?
И.У.- Пятнадцатого января 1945 года нам приказали идти в наступление. Впереди нас пошли в атаку «штрафники» в черных бушлатах, и, устилая поле боя своими трупами, пробили нам дорогу. И мы вошли в прорыв. Танки шли лавиной . Вместе с нами двигались ИС-2 и Т-34. Развернулись в линию для атаки. Перед нами прорытый ручей и лощина, залитая водой. Впереди бугор, как отвесная стена, на гребне которого засели «фаустники». Ручей мы перешли, а на бугор взобраться не можем, танк не мог преодолеть крутого подъема, уже казалось, что мы достигаем гребня, как наша машина застревала на месте, и шла юзом вниз. А потом у нас заглохли моторы. Бригада прорвала оборону и пошла вперед. Нам с машины скинули какой-то паек и приказали ждать ремонтников. Подошел тягач с краном, но не смог нас вытащить. Пришел на помощь еще один тягач. Еле нас сдвинули с места. Наступила ночь . Мы были должны снять два поддона, каждый на 46 болтах, снять картер, выпустить воду с цилиндра, а потом закрепить все в обратном порядке. За ночь с трудом управились и поехали догонять своих. На это ушли еще одни сутки. По дороге прошли через лагерь польских военнопленных, строивших немецкий аэродром. Пошли колонной вперед. Вдоль дороги засели «фаустники», которым удалось сжечь несколько танков нашего полка. Добрались до моста через Вислу. Дальше дорога шла в горку. Обледеневшая брусчатка. Танки скользили, шли юзом, мы пытались стелить брезент, и метр за метром «проталкивать» танки вперед. Но это были просто мучения. Подъехала ремонтная «летучка», и на каждый третий трак в гусеничной ленте приварили «палец», металлический штырь. Только благодаря этому «изобретению» мы смогли пройти вперед. А дальше, почти два месяца беспрерывных боев.
Г.К.- В полку как-то пытались обезопасить танки от «фаустпатронов»?
И.У.- На уязвимые места по бортам, там, где бензобак и бронеукладка, ставили дополнительные «щитки» из арматурного железа. Но все равно, немецкие истребители танков нам доставили в зимние месяцы сорок пятого года очень много хлопот. Мелкие мобильные отряды, передвигающиеся на велосипедах и бронемашинах, они появлялись внезапно с разных сторон и жгли нас…
Г.К.- Беспримерный танковый прорыв от Вислы до Одера . Сотни километров с боями по немецким тылам. Что хотелось бы рассказать об этом периоде?
И.У.- Трудно выделить какой-то особенный эпизод. Понимаете, все время в бою, два месяца. Врываешься в немецкий город, заходишь в дома, а там еще горячие плиты, играет радио, а столе стоит теплый кофейник. Нас действительно немцы не ожидали увидеть в своем глубоком тылу. Возле Штеттина, мы шли параллельно железной дороге. Появляется эшелон, вагонов двадцать. Наш танк шел первый. Связался по рации с ротным, спросил , что делать с поездом. Получаем приказ, ударить по паровозу. Первым же снарядом попали. Эшелон остановился, и из вагонов посыпались немецкие солдаты. Тут мы и разгулялись…Взяли с боем город Черникау. Это уже был февраль месяц. Снег, метель. Встали рядом с домами. Пришел Рыжков - «Кто так танк поставил!? По «фаустпатронам» соскучились?! Занять оборону!». Мы загнали танк кормой в кирпичный сарай, и пошли в город на разведку. Чувствуем в воздухе запах печеной сдобы. Пошли дальше, видим - пекарня. Вся выпечка еще теплая. Набрали хлебных батонов, рядом нашли брошенные фуры с сигаретами. Мы нагрузили на себя столько, что бурлаки на Волге нам бы не позавидовали. Возвращаемся к танку, обнаруживаем пивную. Зашли, попили пивка из бочки. Курорт, а не война. Только к танку вернулись, немцы пошли в контратаку. Мы отбились, сожгли несколько БТРов. Через час еще одна атака, и так, до самого утра. Схлопотали «фауст» в свой танк, но он прошел между люком и тросами, нам повезло. В этих боях происходили странные курьезные случаи. Идем ночью в колонне, у всех танков пушки развернуты в стороны, у четных в правую, у нечетных в левую сторону. В нашу колонну вклиниваются три немецких самоходки «ердинанд» и проделывают вместе с нами всю дорогу. Если бы мы остановились, попытались бы развернуться и уничтожить эти самоходки, то они бы нас первые сожгли. Если более маневренному танку Т-34 для полного разворота на месте благодаря бортовой передаче требовалось всего ничего, то «шерману» для полного разворота нужна была площадка - 13 метров.
Идем дальше, захватываем какой-то город. А там мясокомбинат, рыбзавод, и продовольственные склады. Нагрузили танки ящиками со шпротами, а потом не знали, как от этих шпрот избавиться, местным немцам раздавали. Освободили лагерь с «ост» - рабочими, голландцами и норвежцами. У нас была бочка спирта, так споили всех голландцев чистым спиртом. На рассвете, снова, на запад. Пять часов утра. Наш танк послали на разведку боем. Видим на дороге колонну автомашин, костры, немецкая пехота возле них греется. Сразу ударили из орудия и пулеметов по ним, и начали безжалостно давить. За все отомстили…
Г.К.- Как поступали с пленными солдатами вермахта во время этого рейда?
И.У.- В январе пленных не брали, приходилось всех убивать…
К себе же на танк немцев не посадишь, а наши тылы отстали на десятки километров. И куда нам их было девать? Но уже в начале февраля нам передали строжайший приказ. Пленных не убивать, и для конвоирования в тыл выделить из каждого экипажа по одному человеку. К середине февраля, когда уже исчез элемент внезапности, мы затормозились в своем наступлении, и в каждом бою нам немцы оказывали ожесточенное сопротивление, и война стала обычной, вязкой и очень кровавой, то отношение к пленным стало обычным. Кто руки поднял, тот остался живым. Взяли какой-то город. Центральная площадь вся забита трупами крупного скота. Немцы перегоняли на запад огромное стадо , и в это время по площади ударил залпом дивизион «катюш». Вся площадь в «готовых телячьих отбивных». Мимо ведут колонну пленных. Наш замполит заметил среди них «власовца». Подошел к нему - «Откуда родом?» - «С Сибири» - «Значит, земляк». И сильно избил «власовца», но убивать его не стал. Другой раз видел, как немцев ведут в плен, и их колонна проходит рядом с позициями «катюш». Реактивные установки стали давать залпы, колонна пленных остановилась, и немцы, как загипнотизированные, смотрели на это феерическое незабываемое и устрашающее зрелище. Конвоиры не могли сдвинуть немцев с места, они , застыв в оцепенении, смотрели, как снаряды РС, неся смерть и разрушение, летят на их родную землю. А цивильных гражданских немцев мы вообще не трогали, у нас даже не было времени ими заниматься. Один раз встретили женщину с двумя детьми, жена полицая из Пятигорска. Куда подевался ее муж, она якобы не знала. Они с Кавказа до Германии вместе с немцами отходили. Их тоже не тронули.
Г.К.- Вы сказали, что в феврале немецкое сопротивление усилилось. Как действовали танки полка в этот период?
И.У. - Наша тактика нисколько не изменилась. Как обычно, начальники сзади подгоняли - «Только вперед!!!», не жалея ни людей, ни танки.
Все приказы отдавались по одному шаблону - «Занять и доложить!»… Полк из 35-ой мехбригады пошел в атаку, и немцы его полностью истребили орудийным огнем, расстреляли в упор. Дальше была наша очередь умирать за Родину. Но мы прорвали оборону. И увидели, как немецкие пушки стоят в ряд, чуть ли не колесо к колесу, просто частокол из орудий. Вот и попробуй, уцелей в таком бою… Здесь мы уже старались действовать с поддержкой пехоты. В эти дни тяжело ранило нашего командира танка, моряка. На рассвете остановились возле какой-то деревни, впереди нас бурты с картошкой. Пехота пошла на разведку. Мы стоим сзади и огня не открываем. Командир танка вылез по пояс из башни и стал наблюдать за обстановкой. И тут внезапно немцы стали по нам бить из всех мыслимых видов оружия. Ему осколок попал под лопатку, он рухнул в башню. Я ему под бушлат, на рану, положил два индивидуальных пакета, а потом вытащил его из танка, сначала нес на себе, а потом передал санитарам, и командира вынесли с поля боя в санбат. Но мы так и не узнали, выжил ли он… Нам дали другого командира танка, молоденького лейтенанта. Но он долго у нас не продержался. Наш взвод, три танка, послали на разведку боем. Немецкий город, мост через реку. Первый танк проехал мост и его сразу подбили. Командир танка, пожилой старший лейтенант, пытался через башенный люк покинуть боевую машину, и сразу был убит автоматной очередью. Его тело повисло на танке. Немцы бросились к танку, но мы стали бить по ним осколочными снарядами и они убежали в укрытия. Командир нашего танка вылез оценить обстановку. И тут в нас попадает фугасный снаряд, считай, что прямо под танк, у нас даже буксирный крюк загнало в радиатор. Лейтенанту перебило ноги. Мне пришлось тащить его к санитарам. Вернулся через какую-то аллею, еще запомнилось, как снаряды разрывались в верхушках деревьев. А в это время наш экипаж уже разобрали по другим машинам. Незадолго до зимних боев к нам пришло пополнение, в котором было несколько ребят из Армении. Я с ними был в очень хороших отношениях, особенно, их удивляло, что я неплохо говорил по - армянски. Один из них, Гариб Айвазян, был мне очень близким другом. Вместе с Айвазяном в полк пришел его двоюродный брат по фамилии Петросян, и в этом бою Петросян был механиком-водителем нашего танка. И пока я раненого лейтенанта вытаскивал, Петросяна посадили в другой танк. Их подбили… Петросяну попал осколок в живот, все кишки выпустило наружу. Он умирал фактически у меня на глазах… А потом сказали Гарибу, что его брат убит… И снова пошли в атаку. Пленных в тот день не было…
Г.К.- Погибших танкистов сами хоронили?
И.У.- Когда как. В наступлении, как правило, нет ни капли времени, чтобы по-людски похоронить боевого товарища.
Насколько я запомнил, у нас была своя похоронная команда. Как - то, после боя, мы остановились в лесу. Расставили танки для круговой обороны. Подъехала кухня. Вдруг, видим, на нас идет легкий немецкий танк. Все экипажи кинулись к танкам, азарт, кто первый немца сожжет. Но немецкий танк остановился, из него высунулся танкист и стал махать нам рукой. Это был наш танкист, азербайджанец, по фамилии Мамедов ( или Самедов) . Он у немцев танк выкрал и увел его в наше расположение. Его все стали обнимать и хвалить за геройский поступок. Но через два дня Мамедов сгорел в своем танке. Мы доставали «на ремнях» его обгорелый труп из машины. От него только ботинки целыми остались. Тело Мамедова передали похоронной команде, чтобы похоронили его с почестями.
Или у нас в бригаде был один старшина, награжденный многими орденами. Ветеран бригады. Ордена носил на кожаной куртке. Была стычка, нарвались на немецкую засаду, пехота отхлынула назад. И этот старшина, будучи пьяным, с автоматом в руках полез вперед, матерясь и крича - «Немцы, суки, сдавайтесь!». Его моментально срезало пулеметной очередью. Его похоронили, как положено.
Г.К. - Танкисты, воевавшие на «иномарках», иногда вспоминают, что из - за непривычных контуров боевых машин, по ним иногда била своя артиллерия, приняв «лэнд-лизовские» танки за немецкие. У Вас такое было?
И.У. - Только один раз. Мы шли на марше, с десантом на броне.
В небе появились два штурмовика ИЛ-2 и ударили по нам РСами.Танки уцелели, но наш десант побило…
Г.К. - Когда бригаду отвели на пополнение?
И.У.- Уже в Померании. Хотя, до этого, нас все время пополняли в ходе боев. Там мы откормились в немецких подвалах и погребах. Каких только разносолов мы не попробовали. В каждом доме своя коптильня, огромные запасы сала, колбас, консервов, солений. Все что твоей душе угодно, на любой вкус. Наш танк забрали на ремонт, так я целую неделю кашеварил. Мы даже ходили с автоматами на охоту в лес. Как-то подстрелили оленя. У нас был сибиряк Шестаков, здоровый мужик, который обладал огромной физической силой, и мог спокойно, под мышками нести по мешку муки. Шестаков опытной рукой освежевал оленя, разделал его тушу, и вся рота лакомилась жареным оленьим мясом.
Кажется, именно в марте, к нам приехал генерал Ротмистров, вручать корпусу гвардейское знамя. Мы жили в палатках, и нас гоняли на строевую подготовку, тренировали для прохождения торжественным маршем во время церемонии вручения знамен. Потихонечку возвращали из ремонта наши подбитые машины. Помню, как поехали в СПАМ за отремонтированной техникой, и ночью гнали их к себе назад в полк. Семь танков. Потом пришли новые танки и экипажи на пополнение, из Горького. Еще один интересный момент. В Померании, с нами рядом воевали солдаты Войска Польского. Каждый второй из них был наш, русский красноармеец, одетый в польскую форму. Мне пришлось увидеть, как поляки выселяли немцев из Померании. Конные поляки гнали по шоссе колонну гражданских немцев, которым разрешили брать с собой только ручную кладь. Бесхозный домашний скот «тучами» бродил по окрестностям…
Г.К. - Есть несколько «общих вопросов».
Ваше отношение к политработникам?
И.У.- Когда я служил в тылу, в Закавказье, то относился к комиссарам без особого уважения, но в нашем 3-ем танковом полку был капитан - политрук, вроде на должности парторга или полкового агитатора, который своим мужеством и самоотверженностью заставил меня в корне поменять свое мнение о комиссарах. Этот капитан, мог спокойно не ходить в бой, он не был включен в состав какого-либо экипажа, но сам, по своей личной инициативе, залезал в «шерман» шестым, и хоть, скрючившись в три погибели в неописуемой тесноте, он не мог нам ничем в бою помочь, но сам факт, что политрук с нами, идет навстречу смерти, вызывал наше неподдельное восхищение. А замполит полка , его «шеф», был обычным штабным партийным деятелем, с своими «номенклатурными привилегиями»- ордена, ППЖ, парочка ординарцев и денщиков, и звонкий голос, которым он доводил до нашего «темного танкистского сознания», свое «крепкое партийное слово». Так что, мой взгляд на деятельность политработников на фронте не может быть однозначным.
Г.К. - С работниками «особого отдела» на фронте приходилось иметь дело?
И.У.- У нас в полку был свой «особист», но я не помню, чтобы он «потрошил» на допросах танкистов или кого-то явно вербовал в свои осведомители.
Тихий, мрачного вида, средних лет, офицер. Жить он нам вроде не мешал. И даже когда все командование знало, как нам приходилось поступать с пленными немцами в январском прорыве, наш «особист» хранил невозмутимое спокойствие. Он понимал, что это война… и у нас не было выбора. Впервые он «подал голос», выступил перед бойцами полка с какими-то словами «предупреждения», когда в июне 1945 года, к нам в бригаду на показательный расстрел привезли банду убийц и мародеров, пять человек, занимавшихся грабежами и убивших несколько наших офицеров. Банда состояла, кажется, только из дезертиров, бывших «власовцев» среди них не было, по крайней мере, нам такого никто не говорил. Еще запомнилось, что среди приговоренных к смерти, один бандит был в полной матросской форме. Бандитов, по одному, «распределили» по частям бригады, и расстреляли на глазах у личного состава. Зачитали приказ о расстреле у вырытой ямы, залп комендантского взвода и контрольный выстрел нашего «особиста». А с «чужим особистом» у меня как-то случилась мелкая стычка. Сразу после боя, уже в темноте, остановились в каком-то немецком поселке и стали искать дом для ночлега. Шел дождь. Нашли подходящий дом. Вдруг появляется какой-то офицер и невозмутимо заявляет, что он уполномоченный отдела СМЕРШ стрелкового полка и требует, чтобы мы освободили дом для него и его подчиненных! Я пьяный, мне «море по колено», да еще после боя нервы не успокоились. Сказал ему - «Так ты уполномоченный или упал намоченным? Мы тут, тоже, все уже наполовину намочены. Иди отсюда». Он посмотрел, видит, что экипаж пьяный, и словесная перепалка может перерасти в стрельбу , и решил не обострять конфликт. Просто ретировался… Больше я никогда вплотную с этой «братией» не сталкивался.
Г.К. - Вы сказали - «весь экипаж пьяный». Пили только после боя?
И.У.- И до, и после, когда как… С алкоголем у нас проблем не было, имелись свои запасы. Полная канистра спирта + «трофейные» бутылки. Но даже если перед атакой мы решали, что надо выпить, то пили мало, всего грамм по сто. А вот после боя, мы могли себе позволить выпить чуть побольше. Сами поймите, для нас каждая атака, была как потенциальная «смерть на костре». Пехотинцы иногда нам говорили - «Хорошо вам, вы броней прикрыты, а мы…». Говоришь им, почти серьезно, мол, давай, переходи к нам в экипаж, мы в штабе полка договоримся. А в ответ - «Нет, я лучше в окопчике повоюю»…
Г.К.- В Вашем полку были случаи трусости или невыполнения приказа?
И.У.- Были разные случаи, но я бы не стал их квалифицировать как «проявление трусости». Я бы постарался для оценки этих эпизодов найти другой словесный эквивалент. Вот вам примеры. Прибыл к нам в полк с пополнением старший лейтенант, азербайджанец, бывший политрук, который после выхода приказа об отмене института комиссаров, попал на курсы, где политработников переучивали на строевых офицеров. Его угораздило попасть в танкисты. Но он откровенно боялся залезать в танк, опасался сгореть заживо. Дело доходило до смешной, но абсурдной ситуации. Он в атаку бежал за своим танком, сзади. Его почти силой затащили в танк. Через метров двести в танк прямое попадание. Этому старшему лейтенанту оторвало голову, но в последней предсмертной конвульсии, его руки намертво схватили за ногу раненого механика - водителя танка. Механик с трудом вырвал свою ногу из рук уже обезглавленного трупа офицера.И когда механик нам это рассказал, мы не сразу смогли в это поверить… Перед Берлином, с «горьковским» пополнением, к нам прислали нового командира танка, молоденького младго лейтенанта, родом откуда-то из Мордовии. Мы с ним даже не успели толком познакомиться. Атакуем станцию Бернау, а вернее сказать, наш танк пошел первым в разведку боем. По танку немцы врезали осколочным снарядом, и этот лейтенант, вдруг сразу оказался в шоковом состоянии, не смог справиться со страхом. Упал вниз танка, прикрыл голову руками и не поднимается к триплексам. А нам то ведь надо немецкие цели засекать… Говорим ему - «Лейтенант, твою мать, ты что, охренел?», а он, не реагирует… Докладываю ротному Рыжкову по рации, мол, нашего новенького, считай, что «Кондратий схватил». Рыжков мне приказывает - «Выкинь его нахрен из танка, и продолжайте продвижение вперед!». Легко сказать, вперед. К станции вели 14 подъездных путей, попробуй их все перейти. И в это время, вдруг все небо стало черным от самолетов. Налетела американская бомбардировочная авиации, примерно триста самолетов. Отбомбились они точно, нас не задели. Врываемся на станцию, тех, кто не успел убежать, поубивали. Встали на путях. Ждем, когда все танки полка подтянутся. Рядом с нами открытые вагоны, а в них, в картонных ящиках, немецкие «фронтовые» посылки. Внутри коробок: бутылки шнапса, упаковки сала, различные консервы. Мы себе набрали несколько коробок, и чуть продвинулись вперед, поменяли позицию. За нами на станцию ворвались кавалеристы, заметили эти вагоны и все дружно на них навалились, набирать «трофейной» еды. И сразу произошел жестокий налет немецкой авиации. Побили летчики очень много наших кавалеристов и разнесли эти вагоны в щепки.
Г.К.- Быт танкистов. Что запомнилось?
И.У. - В сравнение с пехотой, в бытовом плане мы были «аристократами».
Но опять же, от вшей только в конце сорок четвертого года избавились. Старались за собой следить, хоть и ходили часто чумазыми до невозможности. Пытались даже в условиях непрерывного наступления как-то побриться. Толкачев с моего экипажа, например, мог подобрать с земли кусок стекла и побриться им. Про питание танкистов, я уже говорил, благодаря немецким трофеям мы почти всегда ходили сытыми.
Г.К.- Ваше отношение к командному составу бригады?
И.У. - В основном, командный состав бригады мы видели издалека, и то, весьма редко. Но как-то танк командира бригады, приписанный к нашему полку, механик - водитель посадил в болото, и наш экипаж, во время фронтового затишья, послали на охрану штаба бригады. Там мы провели целую неделю, и даже приняли участие в отражении атаки прорывавшихся на запад немцев, на штаб 37-й МБр.
Про нашего комбрига Михаила Васильевича Хотимского, я до этого только и знал, что он мой земляк, тоже из Белоруссии, закончил бронетанковую академию, и на фронте с 1942 года командовал различными танковыми бригадами. Вроде неплохой был человек. Но когда, он, механику - водителю своего танка «организовал» Звезду Героя Советского Союза на грудь, то танкисты стали роптать и впервые вслух прозвучали нелестные отзывы о комбриге. Видно в бригаду пришла «разнарядка на Героя». Мы то знали , что танк комбрига в атаки не ходил. По крайней мере, я такого не видел. Очень хорошо запомнился заместитель комбрига полковник Яковлев. Зверь… Ходил по бригаде с дубиной и бил ею людей за любую мелочь… Один раз, эта сволочь, Яковлев застрелил танкиста. Танк сорвался с моста и завалился в воду. К танку подскочил Яковлев и из пистолета хладнокровно застрелил первого же танкиста вылезшего из машины… Слушайте, я не хочу дальше про «штабных» рассказывать. Давайте ваш следующий вопрос.
Г.К. - «Наградной» вопрос.
И.У. - С этим делом у нас все обстояло относительно неплохо. Награждали простых танкистов в нашем полку не скупясь, и за дело. Хотя бы на моем личном примере в этом можно убедиться. За январский прорыв я был награжден первым орденом Красной Звезды, в феврале, за уничтожение немецкого эшелона с живой силой награжден орденом Славы 3-ей степени, и за штурм Берлина - вторым орденом Красной Звезды. Но был один «момент». Танкисты очень долго ждали, когда придут в бригаду наградные орденские знаки. Например, в 1945 году я получил только орден Славы, а два ордена Красной Звезды мне уже вручили в начале 1946 года в мозырьском горвоенкомате. На фронте, мы даже когда фотографировались, то брали «свой» орден у товарища, у того, которому такой же орден уже успели вручить раньше, чтобы снимок получился при полных «регалиях».
Г.К. -Как быстро адаптировалось к войне прибывшее из тыла пополнение?
И.У. - Все танкисты из пополнения уже прошли в тылу подготовку, свою технику знали, и после третьего боя, внешне, уже с трудом можно было отличить «старого битого волка» воюющего с лета сорок третьего года, с Курска, от молоденького танкиста, который всего лишь неделю назад вошел в свою первую атаку. А боевой опыт набирался быстро. Уже в Берлине к нам пришел новый командир танка Павел Сергеевич Захарченко, начинавший войну в пехоте в 1942. Замечательный душевный человек, смелый и толковый офицер. Мы с ним стали как родные братья. До сих пор перезваниваемся. Он в Ставрополе живет. Хорошие ребята к нам пришли, когда мы стояли в Польше. Ваня Кулаков, донбасский парень. Гена Козловский и механик -водитель Миша Карпов, оба из Котовска. Вот вы мне сейчас привет от Карпова передали, а для меня это праздник. Миша был человек отчаянной храбрости и верный товарищ. Помню, как нам вместе вручали ордена Славы.
Г.К. - Еще один вопрос , из разряда «стандартных» - национальный.
И.У. - В полку воевали представители многих народов Советского Союза. Кроме славян, было немало армян, азербайджанцев, татар, евреев, и никаких конфликтов на почве «межнациональных отношений» у нас не было. И евреям в 3-ем ТП не приходилось скрывать свою национальность. У нас был еврей, ПНШ, по фамилии Ломакин, и ему, как говорится, сам Бог велел «записаться в братскую семью славянских народов», но Ломакин открыто говорил , что он еврей. Я тоже не слышал в танковом полку каких-то оскорбительных слов в адрес моей национальности. Все для меня в «этом аспекте» ограничивалось одним « любимым сомнительным комплиментом» в беседах между танкистами, мол, ты Сашка не еврей, ты смелый, ты наш, русский. Еврею из соседнего взвода говорили тоже самое. Так что, на фронте я особого антисемитизма не ощутил. Но когда я вернулся с войны домой, то мне было страшно, когда приходилось нередко слышать - «Жалко, что вас всех Гитлер не дорезал». Вы не можете представить мое потрясение, когда я, безрукий инвалид, с орденами на гимнастерке, шел по улице и пьяная рвань, бросалась на меня с криками - «Жидовская морда, где ордена купил?!».Один раз еду в автобусе, и такая же пьяная шваль, с ножом кинулась на меня и орала - «Убью, жидяра!». И все вокруг видели, что я - инвалид войны, и орденские планки на груди, но весь автобус молчал…Никто не заступился. После этого случая, я окончательно понял, что в системе координат «свой- чужой», я видимо нахожусь на «чужом» поле… Больно об этом говорить… Нас в школе, в классе, было четыре близких товарища: Лазарь Санкин, Миша Розенберг, Семен Фридман и я. С войны живым посчастливилось вернуться только мне одному. Так за что мои друзья погибли… Чтобы, после войны, каждая сволочь нам кричала - «жиды»...
Г.К. - Следующий вопрос. Какие потери в личном составе танковых экипажей понес Ваш полк , ну, скажем, с января по конец апреля 1945 года?
И.У. - Процентов 50% было убито. У танкистов в экипажах всегда убитых было больше, чем раненых . А те, кто в живых остался, за этот период по два-три танка поменяли, из за высоких потерь в технике. Один пример, дальше вам все станет ясно. В полку, после Берлина, уцелело пять танков, из них три танка «командования бригады», которые находились в резерве и в городских боях не участвовали.
Г.К.- Что довелось испытать в городских боях в Берлине?
И.У.- 16/4/1945 переправились по понтонному мосту, и пошли на Берлин. В город входили ночью, без пехотного прикрытия. Зашли, заняли оборону. Я в ту ночь стоял с автоматом на посту, снаружи. Стреляли на любой звук, любой шорох или отблеск света. Белых флагов на домах никто не вывешивал. Впервые белые флаги мы увидели только тридцаго апреля. А потом нас ждал ад городских боев. Были очень тяжелые моменты. Штурмуем какой-то дворец, у которого немцы выставили «крепостные» пушки. Одну такую пушку мы разбили. Но немцы стойко держали оборону. У нас кончились снаряды, и нам приказали выйти из боя. Всю нашу пехоту вокруг нас уже поубивало. Рядом с нами был расчет 76-мм орудия, а вернее сказать, остатки расчета. Двое раненых и командир орудия. Еще два артиллериста лежали убитыми между станин. Командир орудия подбежал к нам и сказал - «Ребята, не оставляйте нас! Нам тут сразу хана! Под гусеницы лягу, но спасите!». Подцепили пушку к танку, раненых и убитых погрузили на броню. Только отъехали, завернули в подворотню, как попали в тупик. А оттуда только один выход, на параллельную улицу, всю запруженную немецкой техникой и солдатами вермахта. Это была Берлинштрассе, если я не ошибаюсь. А нам то стрелять уже нечем… Связались с ротным по рации, доложили обстановку. Он ответил - «Держитесь! Шлю подмогу!». Пришел к нам на помощь экипаж Михаила Шеина из соседней роты. Танк Шеина пошел напролом и пробил нам дорогу к своим. Спас, и нас, и раненых артиллеристов. Выбрались к своим, уже стемнело. Стоим без снарядов. Двое суток не спали, все измученные, усталые, так мы просто заснули… Проснулись от стуков по броне. Это командир полка Садовой бил маленькой кувалдой по башне танка. Садовой нас обматерил, приказал получить снаряды и снова идти в атаку, вперед. И нам стало ясно, что мы идем в свой последний бой… Обнялись, попрощались друг с другом, и пошли на смерть… У нас был механик-водитель, душа -человек, очень добрый тамбовский парень, Вася Трясин. Захарченко ему только сказал - «Давай, Вася, жми вперед, помирать так с музыкой!» Выскочили на перекресток, смотрим, немецкая баррикада справа от нас, стали разворачиваться, и в это время наш танк подорвался.
Выскочили из танка, кинулись в разные стороны. Мы с Захарченко спрыгнули в траншею и сразу юркнули в ближайший подвал. А на улице такая стрельба стоит! Грохот от пулеметной стрельбы, разрывов снарядов и обломков рушащихся задний. Оружия у нас нет, только Захарченко выскочил с пистолетом. Осторожно стали продвигаться в свою сторону. Видим, в подвале немцы «отпевают» покойника. На носилках лежит тело, прикрытое простыней. Присмотрелся, а на покойнике армейские сапоги. Простынь скинули, и на нас, с носилок, таращится живой пожилой немецкий фольксштурмовец. Решил, значит, свои похороны инсценировать. «Генеральная репетиция». А под носилками у него лежала винтовка с патронами. Я вооружился. Двинули дальше. Слышим за стеной странный звук - «тук-тук-тук», выскакиваем, а там наши пехотинцы одним пальцем печатают на немецкой печатной машинке. Все, вышли к своим… Уже на следующий день, тридцатого апреля , наши ремонтники натянули гусеницу на наш танк, я сел за рычаги и погнал «шермана» на ремонт в СПАМ.
Г.К.- Когда Вас тяжело ранило?
И.У.- Уже после войны, в августе сорок пятого. Мне как раз дали отпуск домой, но наш санинструктор получил письмо из дома, с сообщением о смерти отца, и я ему «отдал» свой отпуск. В районе дислокации бригады действовали партизаны из «вервольфа», нас нередко обстреливали, и были случаи, когда наши машины подрывались на заминированных дорогах. Так что, не все немцы подняли дружно «лапки вверх». Нас послали на прочесывание, на поиски «схронов».
Поехали два танка, на каждом по саперу и по семь десантников. Двигались по грунтовой дороге, слева - лес, справа - обрыв. Танк стало немного заносить. Я наполовину высунулся из люка. И наехали мы на «свежую» мину. Взрыв. Меня выбросило наружу, и я потерял сознание. Очнулся, вижу, что весь залит кровью, а моя левая рука была просто перемолота в фарш. И снова, вокруг померк свет, я «отключился», полный провал в сознании. На третий день мне руку ампутировали по плечо. Лежал в госпитале №180 в городе Лихен до 26/12/1945.
Г.К.- Обидно было уже после войны покалечиться?
И.У.- Конечно, что за вопрос… Все время переживал, а что я буду на «гражданке» делать. Пытался одной рукой скручивать самокрутку. Уже начал себя жалеть. Но рядом со мной в палате лежал раненый с оторванной кистью руки. Он был из бывших наших военнопленных, и я помню, как он узнал предателя - «власовца» по голосу. Так этот мой товарищ по госпитальной палате, меня морально поддержал, и внушил мне, что еще ничего в жизни не потеряно. Меня выписали из госпиталя, и я приехал в свой полк. Но никого из друзей не застал, полк был на учениях. Незнакомый майор в штабной канцелярии набросился на меня - «Товарищ старший сержант, вы, почему честь не отдаете?!», но, заметив пустой рукав шинели, заправленный за ремень, сразу сказал - « Извини, солдат». Мне быстро оформили в полку все бумаги на демобилизацию, выдали новый комплект обмундирования, новую шинель и сапоги. Уезжал я на Родину из города Франкфурт - на - Одере, с Силезского вокзала. Приехал туда, пошел к железнодорожным кассам. Обычно, демобилизованных солдат отправляли в Союз эшелонами, но инвалиды ехали домой, как Бог на душу положит. Смотрю, стоит большая толпа генералов и полковников. Дальше, в ряд, стояли их ординарцы и порученцы, каждый из них «охранял» по 20-30 кожаных чемоданов с «трофеями». У билетных касс была солидная очередь из генеральских адъютантов, стоявших за билетами для своих «боссов». А у касс рядового и сержантского состава не было никого. Я взял билет до Бреста на пассажирский поезд, а оттуда уже добирался как смог. Дома появился внезапно для родных. Они не знали, что я лишился руки. Но главное, вернулся с войны живым…
А потом началась моя «гражданская» жизнь. Меня послали на шестимесячные курсы советских работников, а после - комсоргом в школу ФЗО. Женился. Моя супруга была учительницей. Ее распределили в Наровлю, мы переехали туда. Я закончил десятый класс в вечерней школе, поступил на филфак педагогического института, и после его окончания в 1953 году, до самой пенсии, работал педагогом. Так сложилась моя послевоенная жизнь.
Г.К.- В ставропольской газете «Губерния» было опубликовано интервью с Вашим другом и командиром Павлом Сергеевичем Захарченко. Там сказано, что Вы, после войны, нашли по стране несколько десятков ветеранов из 3-го танкового полка и собрали многих из них у себя дома, в Белоруссии. Как Вам удалось найти своих боевых товарищей?
И.У. - Я демобилизовался из армии , так и не успев проститься со своими боевыми друзьями. Прошло почти тридцать лет после войны, и я решил найти своих ребят, воевавших в 1944-1945 годах в составе 3-го Варшавского танкового полка 37-й Слуцко-Померанской орденов Красного Знамени, Суворова и Кутузова механизированной бригады 1-го Краснознаменного механизированного корпуса 2-ой Танковой Армии. И начал писать запросы в разные города, откуда родом были мои товарищи. Мои ученики помогали мне посылать запросы по всей нашей, когда-то необъятной, советской стране. Начал поиски с Гариба Айвазяна.
Написал в газету «Комсомольская правда Армении» с просьбой, помочь мне найти фронтового друга. Они опубликовали мое письмо в газете, и вскоре в Белоруссию пришла весточка от Гариба. Стал искать своего спасителя Шеина, написал в Красноярск, а оттуда ответили, что Шеин живет в Краснодаре. В Ставрополе разыскал Захарченко, в Котовске Мишу Карпова. Одним словом, за несколько лет нашлось семьдесят человек с нашего полка. Пригласил их к себе домой в гости. На первую встречу ко мне приехало почти двадцать человек: Захарченко, Шеин, Карпов, Айвазян, Козловский, наш помпотех Ялымов, и многие другие. Некоторые из наших однополчан нашлись уже позже, на встрече ветеранов корпуса. И мы сделали все, чтобы сохранить наше святое фронтовое братство, скрепленное кровью.
Интервью и лит.обработка: Г. Койфман
